Ф. Эрланже. Эпоха дворов и королей. Этикет и нравы в 1588-1715.Читается запоем – легко, интересно… Но увы, книга – в буквальном смысле «галопом по Европам». Очень кратко, тем более, что рассказано не только о жизни королей и придворных, но автор очень кратко дает срез жизни всех слове в общества. В общем, хорошо, но мало.
Период разбит на 3 отрезка – 1558 – 1610, 1610 – 1660 и 1660- 1715, с экскурсиями по Испании, Франции, Англии. Италии, Германии, Нидердандам в каждом.
Главы об Англии все же достаточно подробны – кстати, они написаны Джеком Линдсеем.
Эрланже пишет не хуже, с множеством вкусных историй и деталей, но повторюсь – мало!
Главы по Франции в чем-то менее интересны, чем остальные – ибо все практически известно. Правда, небезынтересно отношение самого Эрланже к описываемым событиям и персоналиям (2 и 3 цитаты ниже)
Некоторые кусочки слэшеру на заметку
читать дальше1. Рим, период 1558-1610
Этим дамам (куртизанкам – К.) приходилось мириться со странными «соперницами». В 1580 году Монтень написал в отчете о своем итальянском путешествии:
«В этой церкви (Святого Иоанна Латеранского) не¬сколько лет тому назад многочисленная группа португальцев объединилась в странное братство. Они женились друг на друге, мужчина с мужчиной, со всеми церемониями, каких придерживаемся мы во время наших свадеб; вместе празднуют Пасху, проводят такую же свадебную мессу, а затем спят и живут вместе. Римские мудрецы говорят, что если только брак делает законным связь мужчины и женщины, то этим хитрецам показалось, что и эта связь будет законной, если ее подтвердить церковными таинствами и церемонией».
Может показаться странным, что такое поведение называется португальским, тогда как его последователи есть во всех странах, и оно получило название итальянского, когда распространилось во Франции.
2. Генрих III и миньоны. Эх, знаю, что Эрланже написал его биографию… но нету ее в библиотеке.
Вступление на престол Генриха III никоим образом не умерило дворцовые волнения, а придало им новый неожиданный аспект. В восемнадцать лет новый король уже успел стать военачальником, выигрывавшим сражения, и получить трон Польши. Он недолго оставался в Кракове, но прежде чем вернуться во Францию, некоторое время провел в Венеции. Пребывание в Италии сказалось на его характере, способствовало расцвету личности, ранее сдерживаемой воспитанием, религиозными заповедями и принятыми обычаями. Прежде Генрих любил войну, женщин, энергичные физические упражне¬ния, потому что его окружение ценило более всего именно это. В Венеции же он открыл для себя другой мир, и это способствовало раскрытию его противоречивой натуры: мистической и легкомысленной, пылкой и изменчивой, чувственной и сентиментальной, мягкой и жестокой, жадной до великих свершений и преисполненной личной ответственности за будущее. Когда он вернулся домой, французы были поражены видом странной персоны, подкрашенной красной помадой, усыпанной драгоценными камнями, окруженной собачками и попугаями.
Неуправляемый французский двор долго отказывался признавать попытки монарха что-то изменить в жизни государства: король собирался составить первый свод законов, он лично председательствовал в Академии, его эдикт Пуатье (позднее скопированный Генрихом IV как Нантский эдикт) давал возможность положить конец религиозным войнам. Генрих, ожесточенный клеветой и оскорблениями, вел себя вызывающе — особенно во вре¬мя примечательного праздника в Шенонсо.
В тени деревьев прекрасного парка король, одетый женщиной, присутствовал на банкете, занимая почетное место. На нем было платье из розового Дамаска, расшитое жемчужинами. Огромные рукава застегивались на золотые и серебряные бусины, которые были закреплены изумрудно-жемчужными трилистниками. Мочки ушей оттягивали серьги из изумрудов, жемчуга и бриллиантов.
Бриллианты же сверкали и в его волосах и бородке, окрашенной фиолетовым порошком.
Его Величество и самые высокопоставленные дворяне из его свиты уже появлялись в женских платьях на больших придворных маскарадах. «Так что, — писал Агриппа д'Обинье, — глядя на него, трудно было сказать, кого ты видишь перед собой: женщину-короля или мужчину-королеву».
На этом особом вечере юные дамы из «Летучего эскадрона» прислуживали за столом; их платья, не скрывавшие ноги, груди и плечи, были надеты на голое тело. После ужина в тенистых рощах долго продолжалась оргия, достойная Древнего Рима.
Умно направляемое негодование общества обрушивалось на фаворитов короля: Мегрена, Келюса, Грамона, Ливаро, Сагонна, Д'О, Можирона, Эпернона, Сен-Люка. Эти блестящие молодые люди с непоправимо испорченной репутацией были вместе с тем красивыми, отважными, умными и глубоко преданными своему государю. Их нелепые наряды давали повод для сатиры. Филипп Депорт писал:
"Этот кудрявый любимчик служит то женщиной, то мужчиной
Тебе, застигнутому врасплох в твоем легкомысленном настроении.
Он твой Адонис, ты Венера в его глазах,
Ты его любимый, а он твоя жизнь, твоя душа, ты сам».
Эти любимчики («миньоны»*, как их называли) были отчаянными дуэлянтами, они щедро проливали свою кровь, с улыбкой или презрительной усмешкой на губах. Почти все они отдали жизнь за короля, не достигнув и тридцати лет. Такой героический конец должен был избавить от позорного ярлыка, которым история заклеймила их, назвав «любимчиками Его Величества».
* Это слово означает «слуга». В XV веке выражение «миньоны короля» было в большом ходу. — Прим. ред.
3. Месье (Филипп Орлеанский).
Господин брат короля не делал тайны ни из своих наклонностей, прозванных итальянскими, ни из своей страсти к шевалье де Лорену. Дворяне, подобно ему презиравшие женщин, образовали сообщество, которое было не только многочисленным, но и утонченным. Сюда были вовлечены и побочный сын Людовика XIV граф де Вермандуа, и его кузен принц де Конти. Бюсси-Рабютен пишет в «Галантной Франции»: «Необременительная добродетель всех этих дам так обесценивала их чары в глазах молодых людей, что при дворе едва ли помнили, что значит смотреть на них».
(Складывается впечатление, что этот изысканный гей-клуб был создан потому, что дамы их не удовлетворяли, ибо были крайне распущены и вешались на каждого встречного – К.).
По итогам всей книги – самой продвинутой, культурной и в прямом смысле слова чистой страной того времени были Нидерланды - на протяжении всего периода. Англия подтянулась к ее уровню к началу 18 века, тогда же начался упадок Нидерландов. Не то чтобы такое уж откровение, просто понравилось, как объективно об этом пишет Эрланже.
читать дальшеПериод 1660-1715, Нидерланды:
«Люди здесь живут как граждане мира, - писал английский посол Уильям Темпл, — связанные друг с другом узами любезности и миролюбия, под беспристрастной защитой умеренных законов». А Сент-Эвремон сказал: «Это страна, где закон защищает нас от прихотей человеческих; страна, где, чтобы быть уверенными во всем, нам нужно быть лишь уверенными в себе». Гостеприимство не имело пределов в этой стране беженцев. Спиноза, исключенный из синагоги, полировал оптические стекла. Бейль, профессор философии и истории в Роттердаме, составлял свой знаменитый словарь. Французские протестанты, ускользнувшие от преследований, основали маленькую гугенотскую Францию в Нидерландах. Они открыли школы, где учили фехтованию, танцам, парикмахерскому искусству и кулинарии и молва о которых лишила учеников многие голландские учебные заведения.
Иностранцы, подобно Паривалю, никогда не уставали «восхищаться счастьем Голландских Штатов и завидовать их положению». Люди, конечно, имели большую свободу выбора и больше простора для инициативы, чем где бы то ни было, но их «свобода» должна была сочетаться с узколобым конфомизмом, строгой моралью и с аксиомой, что успех гарантирован добродетелью. Неколебимые представление о религии, труде, экономике и собственности не предполагали никакого реального дерзновения.